Константин Коханов: Год две тысячи десятый, я опять, наверно, спятил… или просто «Дежавю»

Проблемой Тунгусского метеорита я, Константин Коханов, заинтересовался, находясь в армии в 1968 году, и после окончания службы, на следующий год в 1970 году, решил поехать посмотреть предполагаемое место его взрыва в атмосфере, и возможно не метеорита, а по версии писателя-фантаста Александра Казанцева, марсианского атомного космического корабля.

К тому же подробно, как добраться до Заимки Леонида Кулика (первый «учёный», который занимался поиском Тунгусского метеорита с 1927 по 1939 год), написал в своей книге «Тропой Кулика» (М., 1968) геолог Борис Вронский.

Этой книгой, как «путеводителем» и пользовался Константин Коханов в 1970 году, и продолжил пользоваться им в 1971 году, пока не подошёл к описанному геологом небольшому озеру, которое он перешёл вброд, а Константин Коханов не смог нащупать в нём дна, и с тех пор к этой книге больше никогда не относился серьёзно.

Что было точно указано в книге у Бориса Вронского, это только место, где «Тропа Кулика» пересекала русло реки Чамбы. В 1970 году Константину Коханову пришлось до минимума сократить туристическое снаряжение, так как рюкзак со всем, что было необходимо весил почти 40 килограмм, и пришлось отказаться не только от палатки, но даже от топора.

Куски клеёнки, полиэтиленовой плёнки и марли заменили палатку, но спальный мешок всё-таки, он не брать, не рискнул. Перетряхивая дома туристическое снаряжение, вплоть до карманов одежды, в итоге Константин Коханов вытащил из куртки паспорт и забыл его дома. О паспорте он вспомнил, когда подъезжал на поезде к Красноярску и хорошо, что ещё тогда авиабилеты продавали без предъявления паспорта, но его отсутствие могло создать проблемы, в самой Ванаваре, если бы он стал расспрашивать местных жителей, где у села начинается «Тропа Кулика», и кто-нибудь из них сообщил бы в милицию, чтобы там узнали, о целях его пребывания в этих глухих, но ещё в то время не заповедных, местах.

Поэтому Константину Коханову пришлось идти берегами рек Подкаменной Тунгуски и Чамбы около 70 км до описанной Борисом Вронским в его книге «переправы» через Чамбу, чтобы уже точно выйти на «Тропу Кулика».

Нужно сказать, что Константин Коханов не только переоценил свои физические возможности, но даже не подумал, что в начале июня перейти реку вброд будет нельзя, а переплывать реку с рюкзаком было просто глупо, потому что продуктов оставалось всего на три дня, а для того, чтобы только посмотреть на «мемориальное дерево КСЭ» и на гроб шамана, который был установлен на столбах из спиленных на высоте около трёх метров лиственниц, надо было быть полным идиотом.

На этом «Тунгусско-Чамбинская Экспедиция (ТЧЭ-1), как Константин Коханов, громко назвал свой неудачный туристический поход и закончилась, и, если бы тем же путём оттуда вернулся в Ванавару, то, скорее всего, в эти места, он никогда бы больше в жизни не поехал.

Вероятно, только для того, чтобы «увековечить» свой «подвиг», Константин Коханов, вырезал, на оставшейся стоять вертикально части ствола лиственницы, переломленной и расщеплённой молнией, свою фамилию, название экспедиции, город Москву, откуда приехал и дату своего там пребывания – 17 июня 1970 года.

Но Константин Коханов, всё-таки решил, хотя бы раз в жизни действительно пойти на риск и вернуться в Ванавару напрямую, через тайгу, хотя там «Тропа Кулика» ещё не имела явно выраженного характера и на некоторых участках была под снегом, на котором лишь проглядывались следы от зимника (от зимней охотничьей дороги).
Шёл по тайге целый день и решил идти дальше, в сумерках, пока окончательно не стемнеет, но к большому удивлению Константина Коханова, ночь так и не наступила и начался рассвет. Но, что это была белая ночь, он всё-таки догадался, и теперь уже мог идти дальше и ориентироваться по затёсам.

Ближе к Ванаваре стали попадаться вырубки и тропа уже начала выглядеть, как настоящая дорога со следами автомобильных шин. Когда Константин Коханов пришёл в Ванавару, он уже знал, что обязательно в 1971 году вернётся на Чамбу, но только не в начале, а в конце лета…

До 1972 года Константин Коханов для поиска вероятного места падения Тунгусского метеорита, прилетал в Ванавару, но в тот год, после окончания предпринятой им экспедиции в верховья Верхней Лакуры, один «товарищ» из Иркутска, уговорил его спуститься с ним в лодке по реке Большая Ерёма, от её верховий до Нижней Тунгуски («Угрюм-реки»).

Договариваться с пожарниками, чтобы его «с товарищем из Иркутска», забросили на вертолёте на Большую Ерёму пришлось, тогда самому Константину Коханову, который поверил «майору авиации предпенсионного возраста», что он хорошо изучил предстоящий маршрут, представлял его длительность и сколько нужно взять с собой продуктов, поверив ему на слово, что он хорошо подготовился, и лишь только одному ему плыть тогда было страшновато.

Как оказалось, потом, плыть ему одному было «не страшновато» последние 80 километров, а Константину Коханову, который в бывшем и нежилом посёлке Усть-Чайка, откуда они должны были улететь на АН2 в Киренск «по планам товарища из Иркутска», после разговора по душам, вышел к селу Ерёма на Угрюм-реке, только на четвёртые сутки, разбив в кровь ноги, в сапогах 45-го размера, которые он использовал в качестве сменной обуви, для своих туристических ботинок 41-го размера, забытых им на одной из стоянок.

С 1973 года до 1986 года все остальные экспедиции Константина Коханова начинались в селе Ерёма Иркутской области, сначала на вёслах против течения вверх по большой Ерёма до устья реки Алтыб, а с 1982 года по 1986 год, на моторной лодке «Романтика-2» с подвесным мотором «Ветерок-8» от города Усть-Кут, по пяти рекам (Лене, с перевозкой лодки на машине до Нижней Тунгуски, затем по ней до Большой Ерёмы и дальше по Алтыбу, и в конце пути уже по Левому Алтыбу).

После перестройки и развала Советского Союза, достигнув пенсионного возраста, Константин Коханов возобновил свои экспедиции только в 2008 году, после сотой годовщины, со дня падения Тунгусского метеорита, и снова с Ванавары, правда в основном уже на реке Чуне (в верховьях рек Северная и Южная Чуня и на их притоках).

В 2010 году у Константина Коханова была 13-я экспедиция, когда он уже внёс существенные коррективы в поиске предполагаемых мест падения Тунгусского метеорита, к которому его подтолкнула статья в журнале «Вселенная, Пространство, Время» (№4/59, 2009, стр.16), где была опубликована статья «Следы космической бомбардировки» марсианской поверхности».

Самое интересное было в том, что траектория упавшего на Марс метеорита была с юго-востока на северо-запад и наклонена к поверхности под сравнительно небольшим углом и оказалась похожей на одну из расчётных траекторий падения Тунгусского метеорита.

На фотографии опубликованной в журнале было видно, как происходило падение метеорита, диаметром приблизительно 200 метров, после того как он распался на множество обломков в марсианской атмосфере и что самые крупные обломки метеорита образовали три больших кратера, один из которых имел диаметр около километра.

При этом около сотни мелких обломков, которые достигли поверхности Марса раньше крупных, образовали цепочки из множества небольших кратеров.

В показаниях очевидцев падения Тунгусского метеорита было отмечено, что было три мощных взрыва, с содроганием почвы, как при землетрясении, не говоря уже о нескольких десятков более слабых взрывов, как после артиллерийской стрельбы.

Вот тогда, на космических снимках в начале 2009 года, привлекли его внимание, озёра Амут и Восточный Амут, но третьего озера, напоминающего воронку, он, «поблизости» от них, тогда ни на карте, ни на космических снимках, не обнаружил.

Было, правда было, какое-то неясное природное образование восточнее Восточного Амута, но детально изучить его тогда так и не удалось. Пришлось довольствоваться двумя озерами Амут и Восточный Амут, а там уж и определиться с третьим местом, возможно связанного с падением Тунгусского метеорита.

Но в 2009 году Константину Коханову удалось обследовать только окрестности озеро Амут (обошёл вокруг), а посещение озера Восточный Амут пришлось перенести на 2010 год. Сказывался возраст, и потеря навыков ориентироваться в пространстве при помощи компаса. К сожалению, и проводник плохо знал те заповедные места, и ему приходилось полагаться только на собственные силы.

С другой стороны, это был тот неоценимый опыт, который позволил ему в 2010 году совершить одиночное путешествие из Ванавары на Чамбу, по тому, во что превратилась на этом участке «Тропа Кулика» и продолжить изучение Восточного Амута, без его поисков по компасу, как в 2009 году озера Амут, а уже купив спутниковый навигатор «Магеллан-500» и американский эхолот, для измерения глубины озёр.

Учитывая, что в 2008 и 2009 году дирекция заповедника «Тунгусский» (был образован в предполагаемом месте падения «Тунгусского метеорита»), не препятствовала «экспедициям» Константина Коханова и даже помогала, предоставляя проводников, но к его удивлению в 2010 году, наотрез отказалась пойти ему навстречу, в просьбе произвести измерение глубины озера Чеко (измерялось и советскими исследователями ещё в 1960-х годах и даже итальянскими учёными, считавшими это озеро, глубиной более 50 метров, местом падения Тунгусского метеорита), сославшись на отсутствие свободных проводников.

Разумеется, и одного его туда, хотя он просил, не пустили, и Константин Коханов, у которого больше недели оставалось до полёта на вертолёте в посёлок «Стрелка Чуни», решил проверить, как работает спутниковый навигатор «Магеллан-500» на «Тропе Кулика» на участке от Ванавары до кордона «Выезд», на месте бывшей переправы (или брода) на перекате через Чамбу.

О том, как проходил этот «поход на Чамбу», причём в два этапа, ввиду того, что с первого раза, 21 мая 2010 года, когда ночью выпал снег и погода напоминала зиму, он так на «Тропу Кулика» и не вышел, потому что её уже не было, но зато вместо неё на Чамбу была проложена дорога, о чём Константин Коханов не сразу догадался, а когда понял, то тогда просто переночевал в тайге и вернулся в Ванавару.

Учитывая, что всё снаряжение его экспедиции находилось в упакованном виде ещё в Москве в аэропорту Домодедово, тогда в камере хранения Ванаварского аэропорта, Константин Коханов купил перед первым походом на Чамбу, дешёвую китайскую палатку, а перед вторым походом отдал хозяину дома, в котором остановился для проживания, купленную для первого похода тушёнку, в которой вместо мяса, была его имитация из сои, и купил вместо неё настоявшую тушёнку и на всякий случай, дополнительно к ней ещё один туристический костюм, в качестве сменной одежды и четыре баллончика с сжиженным газом, для походной горелки.

Рюкзак при этом стал тяжелее, под тридцать килограмм, и несмотря на то, что идти через два дня к Чамбе Константину Коханову пришлось по дороге, рюкзак пришлось нести в сильно согнутом состоянии, и сравнивать себя с Сизифом, который каждый день катал камень в гору, а он, в отличии от него, когда спотыкался, постоянно падал, и пришёл к Чамбе только на четвёртый день.

Но самое интересное было в том, в принципе, совсем не нужном ему походе на Чамбу, лишь обнаруженная там Константином Кохановым, чудом сохранившаяся на стволе засохшей от удара молнии лиственницы надпись, вырезанная им в 1970 году. Действительно прав был Михаил Булгаков, когда сказал, что «рукописи не говорят», даже сделанные на сухом дереве, где ещё сохранились следы, от бывших там таёжных пожаров.

А теперь Константин Коханов расскажет подробнее, как всё было на самом деле, причём в стихотворном виде:

Год две тысячи десятый,
Не дают проводника,
Ждёт лишь «Мишка Косолапый»,
Что сваляю дурака.

И один попрусь я к Чамбе,
Тридцать восемь не был лет,
Ну, а тут ещё ночами,
Себя не чем обогреть.

Как ни как, впервые в мае,
Начинаю свой поход,
Где тропа не понимаю,
Через мари и в обход:

Только вырубки повсюду,
Пни от прежней той тайги,
Разве думал, что забуду,
Всех, кто мне не помогли,

Кто завидовал мне сдуру,
Не как все, что я один,
Не в ту сторону, что «дую»,
Как советский гражданин.

И теперь, как не российский,
Рассуждаю диссидент,
Что в тайге не больше риска,
Как и в городе везде.

Шанс попасть есть под машину,
Даже рухнуть может дом,
Нож воткнут в подъезде в спину,
И накроет с крыши льдом…

Я же в жизни не обидчив,
«Посылаем» был не раз,
И «послал» всех, как обычно,
В Сочи в жопу, на Кавказ.

Снег с утра сегодня выпал,
Зимний был вокруг пейзаж,
Не поел, чай с Жорой выпил,
Его слушал «инструктаж».

Жора сам на Чамбе не был,
В те места он не ходил
И в тайге всегда шёл следом,
Он за кем-то позади.

Знал одно с тайгой не шутят,
Карабин всегда берут,
Без него ни дня в маршруте,
Но патроны берегут:

Для медведя или волка,
Мне же с ними, что делить,
Их пугать зачем двустволка,
Только может навредить.

Удивляются медведи,
Волки тоже не поймут,
Кто по их шагает следу,
В никуда и почему?

Знал в тринадцатом походе,
Что-то может помешать,
Правда там, где люди ходят,
Лишь когда им разрешат.

Мне сказали егерь занят,
Тот, которого я знал,
Кто медведя лишь завалит,
Обойдёт любой завал.

Я же был уже на Чеко,
Даже мимо проплывал,
Но меня за человека,
Вновь никто не принимал:

Есть инструкция сказали,
Исключений никаких,
Мы тебя сюда не звали,
И в Москву свою катись.

В жизни всякое бывало,
Только я не отступал,
И теченья против плавал,
И ему не уступал.

Переворачивалась лодка,
Налетев на валуны,
На порогах при проводке,
Где три метра глубины,

Где кипят водовороты.
И затягивают вглубь,
Тех, кто там теченья против,
Вздумал плыть или «нырнуть».

Только я сижу не в лодке,
А пешком к реке плетусь,
На какой не знаю ходке,
Упаду или загнусь.

С каждой ходкой путь короче,
Время отдыха длинней,
Но по-прежнему не хочешь,
Лишь сочувствия людей.

Добирался раньше за день,
Ночевать, чтоб у реки,
Не как те, за мной, кто сзади,
Шли, как ходят старики.

Как те томские студенты,
Словно в семьдесят втором,
Их не знали, куда деть там,
Дали мне, шли вчетвером:

Парня два, одна девица,
Та, что ходят налегке,
Сесть на шею не боится,
Всё в чужом есть рюкзаке:

Что ей взято на Заимку,
Парни, сдуру понесли,
Стали падать из-за «Зинки»,
И пришлось мне их спасти.

Почти все понёс их вещи,
Страшно вспомнить, как донёс,
Был спокоен только внешне,
Но в пути, оброс, как ёж:

Чтобы так росла щетина,
Как такую вызвать злость?
Чтоб от женщины мужчине,
Только плакать не пришлось.

Передал студентов Джону,
Он туда сам прилетел,
Думал он послал их в жопу,
Ну, а может лишь хотел.

Свои выгрузил продукты,
Положил к нему в лабаз,
До реки дошёл за сутки.
Не за двое в этот раз.

От реки шёл тоже сутки,
А не двое до села,
Там, кто я? – ответил шуткой,
У меня, что здесь дела,

Что московский, я начальник,
Моя «партия» в пути,
И в тайге был не случайно,
Место встать, где ей найти.

Что я был, как «бич» небритый,
Измождённый, даже злой,
И безбожно, врал открыто,
Не смеялись надо мной.

Был воспринят я серьёзно,
Как и «партия» моя,
Признаваться было поздно,
Что никто по сути я…

Что идти мне до Лакуры,
Предстояло, я молчал,
И по ней и дальше сдуру,
Вновь туда, где ночевал…

Было всё тогда, как в прошлом,
Сам себя я наказал,
Что всё было, было тошно,
Даже то, что будет знал.

Мой рюкзак был неподъёмным,
Лёжа в лямки должен лезть,
На колени встать и помнить,
Чтобы встать, как нужно сесть,

На что после опереться,
И согнувшись пополам,
В день четвёртый припереться,
Не к реке, а к избам там.

Что охотников там база,
Не рассчитывал, что есть,
И к реке пошёл не сразу,
Отдохнуть сел под навес.

Обошёл потом строенья,
В избу главную вошёл,
Но, где люди объясненья,
Только сразу не нашёл.

Было ясно, что не с неба,
В сенцах брошено на стол,
Три буханки белых хлеба,
Банок пять тушёнки, соль,

Сахар, чай и банка кофе
Масло, кетчуп, майонез,
И отдельно был картофель,
Не проросший ещё весь.

Шмель в стекло в окошке бился,
Стало жаль, решил помочь,
Я за банкой наклонился,
Резко встал и «рухнул в ночь».

Сколько я лежал не знаю,
Но очнулся на полу,
Шмель от страха видно замер,
Сам где был я не пойму.

Шмель опять стал биться в раме,
Банку взял, где я упал,
И накрыл его, чтоб прямо,
Шмель, взлетев в неё попал.

Залетел шмель в банку вскоре,
Я отнёс её за дверь,
Чуть встряхнул и шмель на воле,
И забыл меня теперь.

Сам же я, взглянул на небо,
Видно всё же, есть Господь,
У Него сегодня не был,
Но себя смог побороть.

Сделал что-то бескорыстно,
Пусть смешно, шмелю помог,
Умереть мог атеистом,
Тем, кому не нужен Бог.

Лишь увидел, всё как будет,
Просто, вдруг и ничего,
Нет тебя, никто не судит,
Не светло и ни черно.

Слава Богу, дал подумать,
Каждый в жизни, миг ценить,
Не казаться самым умным,
И себя сам исцелить.

Мысли путались и меркли,
Прояснилось небо вдруг,
Жизнь, как будто после смерти,
Вся такая же вокруг.

Рядом молнии сверкали,
Правда редко били вниз.
Больше по горизонтали,
Там, где тучи разбрелись.

Что-то вдруг меня кольнуло,
Я почувствовал спиной,
Как направленное дуло
Карабина, взгляд немой.

Я охотника увидел,
Жался пёс к его ноге,
Будто я возник, как идол,
После молнии в огне.

Посмотрел на них с улыбкой,
Знать бы им, что я воскрес,
И весь путь, к ним был попыткой.
Прикоснуться до небес.

Я спросил его, – когда же,
Он сюда и с кем приплыл?
Он ответил, – утром, даже,
Чай с друзьями, здесь не пил:

Сразу стали, ставить сети,
И поставив, проверять,
Что поймали на рассвете,
Посолив, заготовлять.

Прямо в лодках, там на Чамбе,
Ещё двое рыбаков,
Чистят рыбу, солят в чанах,
Щук, кульбанов и сигов.

Что смотреть, как рыбу чистят?
К ним пошёл «смотреть» улов,
Узнавать, в какие числа,
Плыть назад, кто был готов:

На пять дней – один приехал,
На два дня – рыбак второй:
И дурак, не стал бы «пехом»,
Возвращаться, как «герой».

Быстро мы договорились,
Что меня он подвезёт,
А два дня мне пригодились,
До кордона на поход.

В прошлый год, на том кордоне,
Ночевал с проводником,
Расспросил его о доме,
Он не знал, построил кто.

Он и дерева не видел,
Там в отметках КСЭ,
И не знал, когда срубили,
И сейчас не помнят все.

Сорок лет прошло с той даты,
Когда был здесь в первый раз,
Там, где в брод на перекате,
Я полез, как водолаз.

Сделал шаг, вода по плечи,
Шаг второй, в ней с головой,
Переплыть, не стало б легче,
Дважды, чтоб пойти «домой».

Рядом дерево стояло,
Одинокое лишь там,
В него молния попала
Разломила пополам,

Место слома, расщепило…
Из кармана вынул нож,
И терпения хватило,
Вырезать, что невтерпёж:

Дату, сам кто, и откуда,
Из какого-то ТЧЭ,
Чтоб сказать, ещё здесь буду
Неизвестно лишь зачем.

Я на память сделал фото,
Пригодится, может, знал…
Что та надпись для кого-то,
Тот, кто видел, мне сказал:

«Мало ли, в тайге, кто ходит,
Отмечая свой приход…»,
Но никто не отмечает,
Где закончился поход.

Для себя я надпись сделал,
Честно всё же признаюсь,
Не таким ещё был смелым,
Чтоб сказать, чего боюсь.

Путь назад не знал, как выбрать,
Берегами снова рек,
По тайге, где троп не видно,
И блуждает человек?

По тайге был путь короче,
Раза в два, но риск велик,
Думал день, ещё полночи,
И себя смог вдохновить…

По тайге я шёл впервые,
По тропе и зимнику,
Где три линии кривые,
Ещё были на снегу.

От саней и ног звериных,
Где затёсов даже нет,
Лишь рюкзак стучал мне в спину,
А не лапою медведь.

Когда вышел к Ванаваре,
Уже знал, что я вернусь,
И что хуже не бывает,
И тайги, я не боюсь…

И теперь я шёл к кордону,
Правый берег осмотреть,
Сделать фото того дома,
Где тропа пока что есть.

Постоял я, не без грусти,
Там, где был, тот перекат,
Но у брода было пусто,
Вроде также, но не так,

Где здесь дерево стояло? -
Не осталось даже пня,
Там, где жизнь пошла сначала,
Будто не было меня.

И тайга, как будто дальше,
Молодых деревьях ряд,
А за ними ствол постарше,
Будто спрятать норовят.

Подошёл к деревьям ближе,
И сухой ствол осмотрел,
Начал с верха, а пониже,
Свою надпись разглядел.

Моя надпись почернела,
Разве «рукопись» сгорит,
Воланд прав, его ведь дело,
Нам лишь правду говорить.

Сколько было здесь народа,
Кто прославится хотел?
В прошлый век, с восьмого года,
Смерч, где только пролетел.

Кто-то «Дьявола» в нём видел,
И попал соринкой в глаз…
«Воланд» это, всё предвидел,
И шутил со мной не раз.

Сдвинул речку даже вправо,
И пожар не допустил:
«Дежавю!», – Булгаков, браво,
Видно Бог тебя простил.

К рыбакам шесть километров,
Предстояло мне идти,
Я их просто не заметил,
Путь мой «Воланд» сократил.

Утром, день, предвидя жаркий,
К перекату вновь пошёл,
Взял с собою йодный маркер,
Сделать надпись там ещё.

Мог бы вырезать, конечно,
Но зачем смешить людей,
Есть одна уже навечно,
А другой отмечу день.

Снимок сделан был на память,
Показать, что я не вру,
Чтоб мне памятник не ставить,
Где-нибудь, когда умру.

На стволе зачистил место,
И о прошлом не грустя,
Написал там с датой честно,
Только «Сорок лет спустя».

Шёл назад, довольно долго,
Всю дорогу вспоминал,
С кем расстался добровольно,
И меня, кто предавал.

Просто, где-то воздержавшись,
Не поднявши руку «За»,
Или водкой обожравшись,
Врал, и хуже был козла.

Так два дня, там пролетело,
Я все новости узнал,
За три года, кто, что делал,
Кто, как пил и завязал.

С рыбаком плыл в Ванавару,
Слушал исповедь его,
До села довёз он даром,
Непонятно отчего.

Я достал тогда пять тысяч,
Меньше я не предлагал,
Всем, кто нагло мне не «тычил»,
И там чем-то помогал.

Взять рыбак, хотел купюру,
Даже руку протянул:
Ну, подвёз, пусть платит сдуру, -
Лишь подумал и вернул…

Полетел потом на Стрелку,
Был на Чуню вертолёт,
Лишь на груз свой, помню, сел как,
А не сам туда полёт.

Вертолёт был перегружен,
Думал даже не взлетит,
Ждали там, и я был нужен,
Мог все знали, заплатить…

Год две тысячи десятый,
Я наверно, просто спятил,
Повторяя жизнь свою,
Не во сне, а наяву,
Хотя это – «Дежавю»,
Всё, что в памяти не спрятал.

05.05.2021