Константин Коханов: «Пятна белые на картах» (иронический стихотворный рассказ)
Не знаю, как так вышло, но перебирая материалы своих экспедиций в Красноярском крае и в Иркутской области в 1970-1986 годах в одном из закрытых пакетов, относящихся к экспедиции 1972 года, неожиданно обнаружил в нём записную книжку, относящуюся к экспедиции 1971 года.
Пролистав записную книжку, я обнаружил в ней, переписанные мной в неё 18-ть лирических стихотворений, в основном французских поэтов, в том числе Верлена, Бодлера и Маларме, а также уже давно не публиковавшихся давно, в то время, русских поэтов Северянина, Брюсова и Пастернака.
Правда были там два стихотворения Афанасия Фета, которые никогда не запрещались, но и особенно не рекомендовались для их разучивания на уроках литературы.
Оказывается, некоторые из них Константин Коханов читал в Ербогачёнском аэропорте двум учительницам, которые также, как и он, застряли там на неопределённое время, ввиду отсутствия билетов на рейсы до Киренска, которые были распроданы до конца августа и даже дней на пять в сентябре.
Ранее в своих воспоминаниях я никогда подробно не упоминал об этом, даже в стихотворении «Билетёра звали Алик», рассказывал, как случайно попал в Ербогачён, всё-таки не совсем точно, как улетел на АН-2 в Киренск, не только из Ербогачёна в 1972 году, но также, как летал из разных мест в другие годы.
Спустя много лет, в памяти неожиданно всплывают давно минувшие события, причём, казалось бы, с давно забытыми подробностями, и ты неожиданно начинаешь иронизировать над собой, как сам того не желая, несколько раз в 1972 году попадал в нелепые ситуации, даже при возвращении домой.
Константин Коханов: «Пятна белые на картах…»
Пятна белые на картах,
Человек, где не ходил,
Что пройдёт не скажет как-то,
Вездеход, хотя не трактор,
Там, где сгинул не один.
Я давно в чистую списан,
Не́чем вызвать интерес,
Был в Москву, хотя не выслан,
Лишь сквозит обида в мыслях,
Фаррингтон – мой «Эверест».
Не важны́ мои заслуги,
Коль рассматривать начнём:
Я с какого перепугу,
Завершив поход по кругу,
Вдруг попал в Ербогачён.
Оказался, как в Ерёме,
Бес попутал или Чёрт?
Разве есть, кто хуже, кроме,
Тот, кто душу нам откроет,
Звать куда-нибудь начнёт.
Нужно сразу отказаться,
Чтоб потом не пожалеть,
С кем пришлось тебе связаться,
Где придётся оказаться,
А назад дороги нет:
Столько выслушать претензий,
От того, кто «соблазнил»,
Что с его ты точки зренья,
Стал причиной невезенья,
Сам, что звал тебя – забыл.
Но испытывать терпенье,
И не знать его предел,
Только шаг для преступленья,
С другом Чёрта постепенно,
Сам я, молча, озверел.
Пусть пути осталось четверть,
Меньше ста всего К(а)М(э),
Друга Чёрта стали Черти,
Звать Его в туман зачем-то,
Проскочить порог скорей:
Захотелось искупаться,
Лодку может быть разбить,
Я был против – он ругаться,
Не хватало лишь подраться,
Или дальше с ним не плыть.
Чёрта Друг, был послан на «хрен»,
Из простых трёх русских букв,
Проявился мой характер,
Чёрта Друг искал фарватер.
Смыв в реке говно из брюк.
К счастью лодка не разбилась,
Утопил лишь сапоги,
У того, кто звал, всё сбылось,
Но в Ерёме удивились
Кто понять он, не смогли.
Был похож он на шпиона,
Что-то всё писал в тетрадь,
Не снимал плащ с капюшоном,
Хотя выглядел смешно в нём,
Кто он? – пробовал соврать.
Промолчал, что был попутчик,
Не хотелось объяснять,
Показалось ему лучше,
Вдруг с ним, что-нибудь, случись там,
Сам тому виною стать.
Словом, вёл себя пристойно,
И спокойно улетел,
Но в Усть-Чайке, на постой там,
Вертолёт ждать, день-два просто,
Я остаться не хотел.
Проще мог с Преображенки,
Дальше в Киренск улететь,
Соглашаясь с предложением,
Рыбака, как с пораженьем,
И не сделать дела треть:
Обещал «коллегам» с Томска
Проб с десяток земляных,
Взял их семь тогда лишь только,
Было явно мало столько,
След искать кометный в них.
Рыбаку сказал об этом,
Попросил, чтоб перевёз,
Меня в лодке через реку:
Он сказал Ерёма, где там,
Только мне не повезло:
Лишь идти два дня я думал,
Не учёл размер сапог,
В Ванаваре взял у «друга»,
Сорок пятого я сдуру,
Сорок первого – не смог.
Километра три, быть может,
Лишь прошёл, стёр ноги в кровь,
Думал тряпка мне поможет
Сверх портянки, пяткам коже,
Накормил лишь комаров.
Где забыл ботинки вспомнил,
Не вернулся их забрать,
«Чёрта друг», чтоб шум не поднял,
Он, какая сволочь понял,
Мог лишь только наорать.
Не два дня шёл, а четыре,
На четвёртый, чуть не полз,
Лишь река чуть стала шире,
И шиве́рами щетинясь,
Устье прятала назло.
Но на пятый день под утро,
Вдруг зелёная стена,
В чёрных пятнах всюду крупных,
Перекрыла речки русло,
Ошарашила меня.
То, что это правый берег,
Был Угрюм-реки всегда,
Мне с трудом пришлось поверить,
И коров, что из деревни,
Видел пятнами тогда.
Я на левый берег вышел,
По нему побрёл к селу,
Подвесной мотор услышал,
Лодки плывшей, к устью выше,
Речки, пройденной мной всю.
Мужичок в той лодке видел,
Как я звал его рукой,
Но проплыл спокойно мимо,
Я подумал, – ну, и гнида, -
Но вернулся он за мной.
Перевёз на правый берег,
Где стояли мужики,
Я не мог глазам поверить,
И ногой решил проверить,
Что за лодка там лежит:
В борт толкнул, чтоб убедиться, -
Тот здесь «хрен», кто в ней приплыл:
Мне сказали находился,
Но два дня назад простился,
Не представившись, кем был.
Слово «хрен» короче было,
Из трёх букв тогда всего,
Мужиков развеселило, -
Кто он?!, – юмор оценили,
А за ними – всё село.
Подождал, как смех утихнет,
Магазин, – спросил я, – где,
Есть поблизости тут ихний?
Но с трудом лишь смог осмыслить,
Что закрыт он на обед.
Что не ел я двое суток,
Не хотелось говорить,
Но народ наш, всё-же чуток,
Он и в морду даст вам, чуть что,
И предложит накормить.
И хотя штормовка в дырах,
Стёрты ноги в сапогах,
В рюкзаке, лишь грунт, что вырыл,
В нём кометы след от взрыва
Был, как я предполагал.
Им об этом не расскажешь,
Для «кого» мной собран грунт:
Только дурь свою покажешь,
И прекрасно понимаешь,
Сам не веришь в ту херню.
Мужики позвали в гости,
(Зять был с тестем по родству),
Пообедать с ними просто,
Есть хотелось мне несносно,
Отказаться не рискнул.
Пол кастрюли трёхлитровой,
Съел картошки, а затем,
Захотелось сразу снова,
С мясом явно не коровы,
А с соха́тиной, как всем.
Задан был вопрос при этом,
Сколько дней в пути не ел?
Но расстроил всех ответом,
Не осталось, чтоб секретом:
Голод лишь два дня терпел.
Не восприняли, чтоб шуткой,
(Этим повод не подать),
Пояснил, что мой попутчик
Посчитал, чтоб грёб я лучше,
Должен был с ним голодать.
Много времени потратил,
Чтоб меня уговорить:
Знал, продуктов, что не хватит,
Но в тайге за них не платят,
Коль с ружьём по ней ходить.
Понадеялся на спиннинг,
Только ноль был результат:
Он блесну куда не кинет,
То бревно, то камень сдвинет,
А застрянет – не достать.
Жаль не видел его лодки,
До загрузки в вертолёт:
Сторговал за поллитровку,
Он не спирта, просто водки,
Крышку гроба у ворот.
Сверх бортов, лишь две дощечки,
К ним прибиты, плыть вдвоём:
Хорошо при первой встрече,
Он сказал, – «при в лодке течи,
Швы мы живицей зальём, -
Лодка новая, кто знает…»,
К счастью, мне он не соврал,
Что за лодка, я не зная,
Но, что будет, сознавая,
Вар, увидев, подобрал.
Вар валялся на дороге,
Положил его в рюкзак,
Догадался слава Богу,
«Просветлел», хотя немного,
Сам не думал, что дурак.
Соблазнил в поход военный,
Был по званию майор,
Жил в Иркутске и наверно, -
По секретным картам верным, -
«Знал» тот в области район.
Но смущала его карта,
Населённых только мест,
Магазинная лишь как-то,
Вся без признаков ландшафта,
Вертолёту, где не сесть.
Нам спускаться предстояло,
По Большой Ерёме вниз,
Там зимовий, где не ставят,
Чтоб не ездить к ним на санях,
И прокладывать зимник.
С вертолётом у майора,
У пожарников отказ,
И пришлось мне с ними вскоре,
Самому процесс ускорить,
Глаз «мозоля» им не раз.
Их начальник Юра Юрин,
Не решался рисковать,
Видно знал майор придурок,
И связался, с ним я сдуру,
Мне хотел растолковать.
Я на Верхнюю Лакуру,
Рассказал про свой поход
И с неё на Хушму «сдуру»,
Раздерёт медведь, где шкуру,
Коль по ернику пойдёт.
Убедило Юру что-то,
Что не так я глуп, просёк:
Тем, что гиблое болото,
Там по картам для кого-то,
Всё же, как-то, пересёк.
В дверь не влезла вертолёта,
Лодку в задний люк внесли.
Сесть пришлось среди болота,
Там на острове пилоту:
Больше негде, – объяснил.
Сразу, выгрузили лодку,
Проводили вертолёт,
И толкали лодку вброд там,
Метров сто, в болоте топком,
До реки «кормой» вперёд.
Шириной река три метра,
И полметра глубина:
В лодка стала течь заметна,
Но майор заняв в ней место,
Проломил его до дна.
Стыки досок дали щели,
В лодку хлынула вода,
И на дно реки мы сели,
Днищем лодки в самом деле,
Сами вымокнув тогда.
Лодку на́ берег втащили,
Днищем вверх перевернув,
Может зря не просушили,
Просмолить её решили,
И сиденье в ней вернуть:
Подходящую березку,
Для себя майор нашёл,
Заменил жердями доску,
Топором придав им плоскость,
В лодке сесть, чтоб хорошо.
В пустой банке от сгущёнки,
Был растоплен взятый вар,
В Ванаваре, что нашёл я,
И куда майор, пошёл бы,
Где бы живицу собрал?
Мы сушняк собрали еле,
У реки костер разжечь,
Сосен нет вблизи и елей,
Для просмолки в лодке щелей,
Время вар помог сберечь
В лодке днище просмолили,
И снаружи, и внутри,
Стыки досок всех залили,
Руки варом извозили,
Не омыть их, как не три.
В середине дня отплыли,
Запетляли средь болот,
С непривычки спины ныли,
А вокруг кусты лишь были,
Чёрт, где берег, не найдёт.
Островок нашли под вечер,
Там решили ночевать,
В спальник влез, накрыться нечем,
Плащ майору обеспечит,
Быть сухим и согревать.
Сразу первая размолвка, -
Как медведя не проспать?
От двустволки мало толка,
Одна радость ночью только,
Спать по очереди стать.
Я послал майора «на́ хрен»,
Объясняться было лень,
Оценил его характер,
Сантиметр его на карте,
Мы прошли на третий день.
Перекат за перекатом,
Между ними тихий плёс,
От рассвета до заката,
Не подсказывала карта,
Как нас Чёрт, куда занёс.
После лишь Анандякита,
Ясно стало, где «плывём»,
По затёсам, что нашли там,
По порогам, не проплытым,
Лодку в них ведя вдвоём.
Еремакан с Алтыбом «пройден»,
В основном там не проплыт,
От тех рек, пороги вроде,
Запрудили речки воды
Всю смирив Ерёмы прыть.
Без теченья плыть труднее,
Встречный ветер тормозит,
И майор, гребя, стал злее,
Говорит, чтоб грёб сильнее,
Но пока что не грозит.
Через день рыбак на речке,
Где зимовья рассказал,
Что одно есть с русской печкой,
Где его напарник Перцев,
Всю Ерёму лучше знал.
Перцев был гостеприимен,
Перед нами хлеб испёк,
На дорогу лососины,
Вместе с хлебом, (не просили),
Предложил большой кусок.
Снял с ремня с ножом я ножны,
Предложил на память взять,
Без ножа в тайге жить можно,
С кем попало невозможно,
Кто «майор» не распознать.
Что Усть-Чайки нет посёлка,
И к тому же двадцать лет,
Перцов тем расстроил только,
А с ним планов было столько,
На Ан-2 (два) купить билет.
Посмотрел я на «майора»,
Но, что думал, не сказал:
Мог ведь в роли прокурора,
Добиваться приговора,
Дураком не обозвал.
Сам дурак, – ему поверил, -
Сдуру даже поддержал,
А майор, как сивый мерин,
Путь на карте лишь измерил,
И от радости заржал.
Оставалось плыть в Ерёму,
И там ждать АН-2 (два) рискнуть,
Чтоб лететь потом до дома,
Нам маршрутом незнакомым,
После Киренска в Иркутск.
Плыть пришлось потом мне молча,
Без конца майор болтал,
Поучал меня, короче,
Обвиняя между прочим,
И в конце концов сказал:
«Знаешь Костя, быть счастливым,
Сделать каждого легко,
Отобрать, всё, что скопил он,
Лес в Сибири, попилил чтоб,
А потом простить его.
Все вернуть, что отобрали.
Пусть, – как жил, – сказать, – живёт,
Кто в Москве, кто на у Урале,
И в любом сибирском крае,
Разбалованный народ».
Был майор уверен может,
Мне полезно пострадать,
Но веслом ему по роже,
Его проповедь итожа,
Мне хотелось только дать.
Но сдержаться трудно было
На упрёк, как я гребу,
С мясом в лодке, что вполсилы,
Мясо, (дать нам, не просили),
Нужно выбросить ему.
Что майор готов на это,
Можно было ожидать…
Я геологов заметил,
К ним пристали, там, где сети,
И с них рыбы, полведра.
Познакомился я с ними,
О себе всё рассказал,
А майор назвал лишь имя,
И ушёл к реке их мимо,
Так и мне бы приказал.
У геологов проблемы,
Отобрали вертолёт,
Он теперь летает с теми,
Кто пожары в это время,
Как потушит лишь, вернёт.
Всю неделю без продуктов,
И когда не знают сброс,
И по лбу себя я стукнув,
С мясом, как майор поступит,
Чтоб не ждать, решил вопрос.
Быстро к лодке нашей сбегал,
Свёрток с мясом в ней забрал,
Заодно с буханкой хлеба,
И майора пообедать,
Я к геологам позвал.
Ты зачем забрал всё мясо? -
Чтоб оставил часть, стремясь,
Так майор от злости трясся,
Будь в его, тогда я, власти.
Он меня бы расстрелял.
А зачем теперь нам мясо? –
Ты же выкинуть хотел, -
Лишь сказал я, матеряся,
Дальше плыть как, стало ясно,
Мне с майором по реке.
Не имел майор претензий,
До Усть-Чайки потому:
Понял спорить бесполезно,
И с советами не лез он,
Там, где можно утонуть.
Отпускник Преображенский,
Лишь в «посёлке» с сыном был,
Как «святой или блаженный»,
Он своим иконным «жестом»,
Улететь с ним предложил:
«Вертолёт сегодня-завтра,
Через два, не позже, дня,
Прилетит и вас захватит,
Четверым в нём места хватит,
Лётчик, близкая родня».
Ночевать остались в Чайке,
Бывший клуб, почти был цел,
Отпускник нам дал свой чайник,
Чай в него засыпал с чагой,
Сразу, как он закипел.
Самочувствие от чая,
Не улучшилось совсем,
От болезней многих чага,
Лечит, но не отвечает,
За порядочность у всех.
И майор с утра был мрачен,
Будто за ночь просветлел,
Торопить меня вдруг начал,
И в рюкзак продукты пряча,
К лодке словно полетел.
Но туман висел над речкой,
Левый берег словно стёр,
Можно плыть в туман, конечно,
Как на гору лезть со свечкой,
Ночью, только лишь на спор.
Что не сделаешь лишь сдуру,
Отпускник предупреждал,
Ниже, что пороги будут,
Где купаются все люди,
Кто опасности не ждал.
Переждём туман, – сказал я,
И тогда уж поплывём:
Но майор ждать отказался,
С дураком, – сказал, – связался, -
И упёрся на своём.
Есть лекарства от болезней,
Нет лечить, чтоб дураков,
С ними спорить бесполезно,
По колено им и бездна,
Ко всему дурак готов.
Сло́во за́ слово́ от злости,
Мне его пришлось, послать…
Перемалывая кости,
Он мои, отчалил просто,
Чтоб в тумане обосрать.
Доносило после эхо,
До меня какой-то бред…
Вспоминал я не без смеха,
Расставанье наше это,
В затянувшийся обед.
Обвинять не стал майора,
Он меня ведь не бросал:
Между нами вышла ссора,
Суд какой без прокурора,
А майор им станет сам.
Не в Ерёме, только в Томске,
Лишь на слёте КаСэЭ:
Как при шапочном знакомстве,
Натерпелся, что от Кости,
Врал и даже не краснел.
Но все думали в Ерёме,
Оценив мой жалкий вид,
О майоре, что он вроде,
Меня бросил в том походе,
Где я чуть ли не погиб.
Я два дня в Ерёме пробыл,
Где обедал, там и спал,
Но билет мне, не был продан,
Не застал кассира в доме,
Где-то клюкву собирал.
Из мужчин, кто помоложе,
(Был начальник почты там),
Успокоил меня всё-же,
Тем, – купить билет, что можно, -
И в порту, где сядет АН.
Попросил мать телеграммой:
«Выслать тридцать рэ в Иркутск».
До Москвы знал денег мало,
С Красноярска их хватало,
А с Иркутска – не рискнул.
Как сел АН, пошёл к пилоту,
Не спросил, – куда был рейс,
Про билет промямлил что-то,
Место было в самолёте,
И в него я быстро влез.
Самолёт летел не в Киренск,
Прилетел в Ербогачён…
Я мозгами пораскинув,
Самолёт, когда покинул,
Сразу в кассу не пошёл.
Просто лётчику признался, -
«Деньги есть, но лишь назад», -
Лётчик добрым оказался, -
«И не брать билет», – сказал мне,
И не дал пинком под зад.
«Не со всеми, после сзади,
В порт, – сказал пилот, – пойдёшь,
Обойдёшь АН, встанешь рядом,
Все пройдут, как за ограду,
Там немного обождёшь.
А потом спокойно выйдешь,
Из тайги как будто шёл,
Подозрения на вызвешь,
Всё бывает знаю в жизни,
Сам сквозь многое прошёл».
Как узнать, кто вдруг поможет,
И не даст тебе пропасть?
Кто из всех людей похожих,
Будет просто не прохожий,
Чтоб вас матом не послать?
Будет, кто не равнодушен,
Стороной не обойдёт,
Или только рад послушать,
И спокойно рядом кушать,
С тем, слюней чей полон рот.
Билетёра звали Алик…
Аэропорт гудел, как улей,
Не протолкнуться возле касс,
Но, где мне встать, нашёлся угол,
В нём прейскурант был на услуги,
С ценой билетов на сейчас.
Лететь в Иркутск хватало денег,
И оставался даже рубль,
Но улететь в тот день надеясь,
Я только понял в самом деле,
Кричать лишь можно, – Караул!
На август не было билетов,
И на транзитный рейс надежд,
Все словно птицы в конце лета,
Летят на Западе, чтоб где-то,
Остаться на́ зиму уже.
Толпа редела понемногу,
Кассир был явно всем знаком,
И вот один он, Славу Богу,
К нему расчищена дорога,
Идти осталось на поклон.
Билетёра звали Алик,
Все в порту, он «главный» знали,
Сидя, в «Ожиданья Зале»,
Что он был, как «Царь» и «Принц»:
Подошёл, – сказал откуда, -
Из Москвы? – случилось чудо,
Сам от был почти «оттуда»,
И его Наро-Фоминск:
«Что отправит с первым бортом, -
Подмигнул мне Алик Чёртом, -
Пусть никто не знает толком,
Будет что, какой-то борт:
Если он дежурит в кассе,
Значит кто-нибудь на трассе,
Есть спецрейс для местной власти,
Если с водкой перебой,
Только я, запомнить должен, -
Он сказал, – не так уж сложно, -
Уходить из порта можно,
Когда сам, он лишь уйдёт:
Значит всё – закрыто небо,
В конце дня или с обеда,
Можно даже в город сбегать,
Если кто-то позовёт».
В первый день, ушёл, как Алик,
Я спросил, – где магазин? -
Где поблизости сказали, -
В нём как будто наказали,
Хлеб в него не завезли.
Рубль хотел я там потратить,
Ничего не смог купить,
Даже двух рублей не хватит,
За тушёнку заплатить.
Что ж пошёл к аэропорту,
Подошёл к музею там,
Был в избе, но дверь запёрта,
И Шишков, когда припёрся,
Если шёл по тем местам.
Что Он был в Ербогачёне,
Не доказано ни кем,
Был Он, не был, – знать на что мне,
Обвинять мне Чёрта что ли,
На Его «Угрюм-реке».
В зал вернулся ожиданья,
Сел уставясь в потолок,
На диване деревянном,
Может выглядел я странно,
И внимание привлёк:
Проходивших мимо женщин,
Как геолог может внешне,
Этим вызвал интерес.
Оттого и сели справа
Любопытство, чтобы справить:
«Неужели будет рейс?»
Я сказал, – не будет рейса,
И никто не прилетит,
Это точно, не надейтесь,
А сижу один, лишь здесь я,
Просто некуда пойти.
Подошёл затем мужчина,
Слева сел поговорить:
«По какой сидят причине,
Кто сегодня не летит».
Знал мужчина женщин этих,
Съезд прошёл учителей,
Планы школьные наметил,
Чтоб все катангские дети,
«Знать могли, где мавзолей».
Впрочем, что, не помню точно,
Разошлись учителя,
И провёл, не спавши, ночь я,
Вспоминал стихи построчно,
На́ пол спальник, не стеля.
Записную книжку вынул,
Из кармана рюкзака,
Из неё страниц пять вырвал,
Со стихами, что забыл я,
Наизусть какие знал:
Был там Фет и Северянин,
Был Бодлер там и Верлен,
Океан Верлен прославил,
Как он в бурю заболел,
Прижимался, когда к скалам,
Словно женщин «поимел».
Повторил на всякий случай,
Удивить учителей,
Что я знаю что-то лучше,
Не как все, кто их попутчик,
С их коллегами, в числе.
Ночь прошла в аэропорте,
Утром снова толчея,
Из вернувшихся с курортов,
И людей второго сорта,
Кто не вылетел вчера.
Лишь посадка по билетам,
Мест свободных не найти,
По-походному одетых,
Здесь, как я, уже не встретить
На посадку, чтоб пройти.
Встреча близких, просто встречи,
Мало тех, кто не знаком,
Я хожу, как недр разведчик,
Чемодана нет, мне легче,
Обходить всех с рюкзаком.
Подошёл я к странной группе,
Кто во что, смотрю одет,
Думал, что кого-то лупят,
Кто там место не уступит,
Оказалось, вовсе нет.
Кто-то голосом командным,
Очень внятно говорил:
«Не найдёшь работу, ладно,
Всем, чтоб было неповадно,
Без суда приговорим.
Воровство твоё на что нам,
Коль работу не найдёшь,
Через день кормить макчёнов,
(Пескарей) в реке пойдёшь».
Что ж Сибирь, крутые нравы,
Кто при власти, те и вправе,
Толковать любой закон.
Низкорослый с виду щёголь,
Жаль его не видел Гоголь,
(Описать его героем):
Он вверх задрал так голову,
К мужчине двухметровому,
В плечах в сажень, здоровому,
Который в порт забрёл.
Держал его за ворот:
«Зачем ты ходишь в город,
Нигде коль не работаешь,
Как гость везде не прошенный,
На что день каждый пьёшь?
Понятно всем воруешь,
С кем пьёшь, лишь обворуешь,
Милицию надуешь,
Меня не проведёшь».
Долго день второй тянулся,
Встретил вновь учителей,
Мне учитель улыбнулся,
Я училкам приглянулся,
Больше той, кто посмелей:
Рассказали, где их школы,
Кто у каждой из них муж,
Где все пьют, не пить им что ли,
И поэзия на что им,
Вместе с женами к тому ж.
А, кто я, им ясно стало,
После чтенья наизусть,
Им про волны, как устало,
Прижимаются те к скалам,
Всю в стихах Верлена грусть,
Настроение «морское»,
Северяниным развёл,
Что увидел он у моря,
Там Верлена переспоря,
Сам в ажурной пене волн:
«Это было у моря,
Где ажурная пена,
Где встречается редко,
Городской экипаж,
Королева играла,
В башне замка Шопена…»
И училкам казалось,
Что им встретился паж.
«Рояль был весь раскрыт»,
Не мной, конечно Фетом,
«Луной был полон сад»,
Казалось за окном,
Читал не торопясь,
Поэта за поэтом,
В прекрасных переводах,
С которыми знаком:
Французов Маларме,
Гюго, Шенье, Бодлера,
Но Пастернак, как Брюсов,
Был тоже не забыт:
Как «горсть на платье,
Скатившихся бусин,
Грустно женщина нижет…»,
Не ставшая ближе
Хотя не на шнур,
(Это уж «чересчур»),
А на тонкую нить.
«В группе девушек нервных»,
Только лишь Северянин,
Оказавшись в ней пьяным,
Сводит чувства на фарс,
И какой-нибудь стерве,
Он признается первым,
«Ананасы в шампанском -
Это пульс вечеров» …,
Жить без них для чего,
В остром обществе дамском,
Сам коль, «в чём-то норвежском»,
Или «в чём-то испанском»,
Где лишь влепят под глаз,
Улететь чтоб не раз,
В завязавшейся драке:
«Из Москвы в Нагасаки,
Из Нью-Йорка на Марс!»,
«О, прелесть женская!
О, сладость эти руки…»,
Верлен и мне, пытался доказать:
«Творительницы благ,
Гасительности мук…».
Мне лучше не сказать,
О встречах и разлуке,
И лучше разобраться,
В себе мне самому…
Я по взглядам женским понял,
Что любую позови,
Мужа каждая не вспомнит,
Потому что подал повод,
Что признаюсь им в любви.
Есть две женщины на выбор,
Обнадёживать не стал,
Я опять свободу выбрал,
Соблазнять их перестал.
А помог мне в том учитель,
Приземлил наш разговор,
(А молчал ведь до сих пор),
На меня и женщин зритель,
Мне сказал, есть местный житель,
У кого с ним договор.
Он сдаёт ему жилплощадь,
Ночевать, сказал мне проще,
Чем в порту мне будет с ним,
Он училкам объяснил.
Уйти женщинам осталось,
Я пошёл их проводить,
Лишь сказал, – в порту останусь,
Пока Алик в нём не станет,
Собираться уходить.
Всё учитель понял сразу,
И в автобус не полез,
Как тут женщинам залазить,
И решиться на отъезд?
Может тоже догадались,
Что возможно будет борт…
Человек лишь шесть осталось,
«Сторожить» аэропорт.
Гражданин в пальто и в шляпе,
Раньше видеть не пришлось,
Перед лётным полем шлялся,
Хоть бы слово произнёс:
Чем так был он озабочен,
Что могло в нас раздражать,
Как начальника в рабочих,
Будто нами опорочен,
Чтоб как все, здесь вылет ждать.
Ночь вторая, в зале пусто,
В полночь гаснет даже люстра,
Нас лишь пятеро, всем грустно,
Алик даже задремал.
Вдруг звонок, он встрепенулся,
В зале верхний свет вернулся,
Кто заснул, тогда проснулся,
Будет что, не понимал.
Кто был тогда на севере,
Знал люди, в чудо верили,
Не в чёрные материи,
В то, Чёрт что, не поймёт,
Но всё-таки спасёт:
И в семьдесят втором,
Мы вспомнили о нём:
Найдя аэродром,
Покажется, что спятил,
В посёлке сном объятым,
Всех лётчик, кроя матом,
Сажает самолёт.
Здесь есть ли, кто на Киренск? -
Одну он фразу кинет,
И сразу стулья сдвинут,
Сгрудятся все у касс:
Набралось лишь пол борта.
Людей второго сорта,
И сам начальник порта,
Повёл к «Антону» нас.
Кто был в пальто и в шляпе,
Вдруг понял рейс прошляпил,
Из камеры хранения,
Вещей не заберёшь,
Стал угрожать пилоту,
Что ночью нет полётов,
А вздумаешь ослушаться,
Тогда под суд пойдёшь.
Смолчал начальник порта,
Чтоб жить свою не портить,
Хотя она разрушиться,
Могла не в этом случае:
Послал всех к Чёрту лётчик,
За ним, пошли мы молча,
Как в шляпе гражданина,
И нас, чтоб не «послал»,
Но тот нам крикнул в спину,
Что прёмся мы в могилу, -
Кретины и дебилы, -
Как-будто «обосрал».
Смеяться или плакать,
Мы лётчику доверясь,
Взлетели, всё же как-то,
По кочкам кое-как там,
По краю, ближе к лесу,
У взлётной полосы.
Мы мир свой звёздный создали…
Под звёздами, над звёздами,
Мы мир свой звёздный создали,
Скафандры лишь не роздали,
Меж звёздами парить:
Взлетел АН над Тунгуской,
Француз, с авосем русским,
В проход межзвёздный узкий,
«Антон Экзюпери».
В реке, звёзд отражение,
Над Киренском снижение,
Над Леной продолжение,
Полёта между звёзд:
Посадка, пересадка,
Где меньше беспорядка,
Уже на ИЛ-14 (Четырнадцать»),
Но утром на Иркутск.
Что было, разве вычеркнуть,
Из дневника всю вычурность,
Но память не чернилами,
Запись в голове:
Дневник писал с оглядкой,
Майор списал украдкой,
Не о маршруте кратко,
А всё, что было в нём.
Не знал, дней пять, об этом,
Пока я не заметил,
Взглянув в дневник майора,
Ему давая свой.
«Ушёл от разговора»,
Но стал писать лишь вскоре,
Чтоб не было обиды,
Лишь только то, что видел,
Работая веслом:
О том, когда проплыли,
Шиве́ру, плёс, порог,
На то, коль время было,
Успел насколько смог;
Как лодку проводили,
Толкая на порогах,
Там между валунов;
Где остановки были,
Когда борясь с усталостью
Уже валились с ног;
Костры, как разводили,
Дрова, где раздобыли,
Среди одних кустарников,
Искать их было странно так,
Вдоль берега в воде,
Валежник не везде;
А где мы с ним повздорили
Когда о чём-то спорили,
Держал в черновиках,
Решил, что лучше так:
Часть в письма, после, вставил,
Лишь в Красноярск и в Томск,
Когда мне написали,
Из КаСэЭ о том,
Что на «Тунгусском слёте»,
Кто я, «раскрыл» майор,
Катил «такую бочку»,
Не каждый бы допёр.
Хотелось оправдаться,
Но понял, – перед кем? -
С кем лучше не встречаться,
В тайге и на реке:
Был мой ответ в две строчки,
Звучал, как приговор,
Что «в жизни, знаю точно,
Не буду, как майор».
Перевод от матери
Получил в Иркутске,
Взял билет на поезд,
И назад в почтамт,
Телеграмму дать там,
Игорю Антонову,
По простому поводу,
Подошёл, чтоб к поезду,
Встретить в Красноярске,
За почвенными пробами,
Взять подарок царский,
Коль учесть все сложности,
И мои возможности,
Их к нему доставки.
Пробы брал я баночкой,
Из-под монпансье,
В землю её вкручивал,
Грунт под ней срезая,
Только это зная…
Но не в этом трудности,
Были там совсем,
А к местам доступности,
Брать где приходилось,
Чтоб во время паводка,
Выше находились.
Только сделать это,
Было не легко,
Вдаль идти от берега,
Было неудобно,
На майора плечи,
«Бремя» не легло,
И на отдых время,
Много сберегло,
Как мне не прискорбно.
Но ему похвастаться,
После было нечем,
Мы, когда поссорились,
Пробы не забрал,
И зачем он плыл,
По таёжной речке,
Если не забыл,
Может и не знал.
Пришёл с женой Антонов,
Для встречи на вокзал,
Взял почвенные пробы,
Спасибо, – лишь сказал.
Что вышлет результаты,
Не стал мне обещать,
С какой, наверно, стати,
Всех в тайны посвящать.
Не всяким КаСэЭ-шникам,
Положено всё знать,
Ферзи не дружат с пешками,
С собой, чтоб их позвать,
На встречу с королями,
Ходил я к ним на «слёт»,
Они позвали сами,
Считая, не придёт:
В семьдесят первом, то было,
В тот знаменательный год,
Дважды сумел быть в Сибири,
В Томск пригласить не забыли.
«О взрыве тунгусском» на слёт:
Прислали в конверте открытку,
В стихах намекнули слегка,
Как с Марса я сделал попытку,
В тайге, как «землянин» проникнуть,
В Заимку, в тот год, Кулика.
С одной лишь бутылкой в авоське,
К тому же ещё и пустой,
Землян, где не видели вовсе,
Кто выпив бутылку, не бросил,
На Хушме, в зимовье, под стол.
28.06.2025