Часть 1. «Дебаркадер»
Как правило, путешественники мало уделяют внимания в своих дневниках, в устных и опубликованных рассказах тому, какие они испытывали приключения, когда возвращались домой. Сборы в дорогу, и сам путь, настолько заслоняли своими впечатлениями все испытанные ими неудобства, связанные с возвращением, хотя бы потому, что они настолько ещё у нас обычны, что просто не могли вызвать особого интереса, так как редко кто не испытывал подобных неприятностей, даже после проведения отпуска на самом престижном курорте.
Село Ерёма – село Преображенка – город Киренск
Получилось так, что в 1982 году я впервые изменил традиции возвращаться домой в обычном виде, как и подобает таёжному волку, с рюкзаком за плечами, в выцветшей от солнца штормовке и разбитых туристических ботинках и главное с бородой, в которой никак нельзя было заподозрить во мне, даже намёк на «интеллигентного» человека.
Послушавшись жену, и главное понимания, что вместе с тремястами килограммами груза можно без труда разместись, то, во что можно, возвращаясь назад, переодеться, я упаковал эти вещи в один из больших ящиков со снаряжением своей «экспедиции».
В спортивной сумке, наряду с бельём, была положена новая финская куртка, спортивный шерстяной костюм и чешские туристические ботинки из белой кожи с красными замшевыми мысками и с такими же декоративными вставками по бокам, так что я вполне мог сойти в тех глухих местах за иностранного туриста.
Закончив своё путешествие на лодке с подвесным мотором, в верховья реки Левый Алтыб, в общей сложности проплыв около 1500 километров по пяти рекам, я, перед отлётом из Ерёмы сбрил бороду, переоделся и благополучно, пересев с одного АНа на другой АН-2 в Преображенке, в конце того же дня, приземлился в Киренске.
От Киренского аэропорта ничего другого не пришлось ожидать, как отсутствия на неопределённое количество дней свободных мест на все рейсы, как в Усть-Кут, так и до Иркутска. Ничего другого не оставалось, как и неоднократно, в прошлые годы, ехать на автобусе в речной порт.
Перед тем как пойти в кассу за билетом, я решил по пути зайти в столовую и пообедать. Но как назло в Киренске был рыбный день, а в меню была отнюдь не осетрина. От обеда с деликатесами из хека, пришлось отказаться, чтобы окончательно не испортить себе настроение этой, по сути, имитацией еды.
Купив в кассе речного порта билет на утренний рейс водомётного теплохода «Заря», я отправился на дебаркадер, где на его верхней палубе располагался «зал ожидания».
На нижней палубе дебаркадера был буфет и, к моему удивлению, он даже работал. Встав за каким-то товарищем в тельняшке в очередь, я, как только оказался с глазу на глаз с буфетчицей, попросил продать мне буханку белого хлеба и хотя бы 50 грамм сливочного масла. Сахар и пачка чая у меня лежали в спортивной сумке, и я надеялся, что для ужина этого вполне достаточно.
К моему удивлению оказалось, что хлеб купить можно, а вот сливочное масло нельзя, так как оно продаётся только по «заборной книге» исключительно работникам речного порта. Я попросил буфетчицу войти в моё положение, и, забывая, во что теперь одет, по-простецки, проведя ладонью вдоль горла, показал, как мне за два месяца надоела здесь вся рыба, и как хотелось бы съесть бутерброд с маслом.
- Ну, продайте мне масло хотя бы в три раза дороже, – попросил затем я, – или даже в пять раз, а то, как бы до Усть-Кута не протянуть здесь ноги.
Буфетчица, окинув меня каким-то странным взглядом, в ответ на моё предложение, сказала, что буфет через час закрывается, и если к этому времени масло всё не разберут, она мне его продаст. Заранее поблагодарив эту добрую женщину, я поднялся на верхнюю палубу.
Чем мне нравился этот дебаркадер, так это тем, что там всегда было чисто, и даже был «титан» с кипячёной водой, но на этот раз я не увидел прикреплённой к нему на цепочке кружки.
Таких, как я ожидающих «утреннюю Зарю» до Усть-Кута, в «зале ожидания» было уже человек десять. Деревянные лавочки, как в пригородных электричках образовывали своего рода купе, в одном из которых я и расположился, напротив очень колоритного «дедка», с аккуратной бородкой, в шляпе, внешне напоминающего Мичурина.
Затем, достав из сумки сахар и чай, поинтересовавшись у соседей, нет ли у кого-нибудь кружки, и узнав, что ни у кого нет, крепко, правда, мысленно, выругал себя за то, что всю свою «кухонную утварь» оставил в Ерёме.
При этом «дедок» только развёл руками, и вид остальных невольных постояльцев дебаркадера стал от моего вопроса, также уныл, как наверно со стороны и мой, особенно у тех, кто старался что-то заглотить из того, что плохо усваивалось всухомятку.
И тут меня осенило.
- Мужики, – сказал я двум уныло что-то жующим соседям по дивану, – а не сходить ли нам на берег Лены. Я видел там столько пустых «огнетушителей» (бутылок под шампанского ёмкостью 0,8 литра, с этикетками портвейна), так, что если их вымыть, то вполне они могут сойти и за стаканы.
Уговаривать соседей не пришлось, и даже «дедок» не удержался, крикнув нам в след, чтобы мы захватили бутылку и на его долю. Мы не прошли по берегу и десяти метров, как набрали 12 бутылок, и, прополоскав их внутренность с песком в воде, вернулись назад. Проходя мимо хозяйки дебаркадера, я попросил её включить «титан», чтобы мы смогли заварить в бутылках чай. Женщина рассмеялась, увидев наши «стаканы» и сказав буфетчице, – и чего эти мужики только не придумают, – поднялась с нами на верхнюю палубу.
В «зале ожидания» все сразу оживились. В бутылки кто насыпал сахарного песка, кто затолкал сахар, сверху насыпав чай из пачки, которую я предоставил в общее пользование. У кого не было сахара, я предложил взять из моей пачки.
После того как в «титане» закипела вода, и в моей бутылке заваривался чай, я вспомнил, что буфетчица обещала продать мне масло. Я спустился вниз и, хотя особенно не наделся на чудо, но всё-таки купил масло, причём по той цене, сколько оно тогда стоило. Несмотря на то, что, протянув, пять рублей, я хотел отказаться от сдачи, буфетчица, попросила меня забрать её обратно. Пришлось, не считая рубли и мелочь, смахнуть сдачу в карман и ещё раз выразить ей свою благодарность.
Когда все уже мирно попивали из горлышек бутылок крепко заваренный чай, к нам на верхнюю палубу поднялась женщина с девочкой лет двенадцати. Окинув нашу компанию взглядом, она с округлившимися от ужаса глазами, схватила девочку за руку и, как мне показалось, с грохотом скатилась вниз по лестнице. Все переглянулись, пожали плечами и продолжили чаепитие.
Внизу тем временем послышался возмущённый голос, «скатившейся» вниз со своей дочкой, женщины.
- Вы говорили, что у вас там всё чисто и культурно, а там идёт самая настоящая пьянка. И вы меня с моей малолетней дочерью, отправили в это логово?
- Успокойтесь, – отвечала ей, чувствовалось, что смеясь, «хозяйка дебаркадера», – да они там пьют только чай!
- Какой чай! – продолжала кричать женщина.
- Да, чай, успокаивала женщину «хозяйка», – просто все кружки разворовали, как их тут только не привязывали. – Ну, если вы боитесь, пойдёмте, я вас туда сама провожу.
Показалась хозяйка дебаркадера, а за ней вся пунцовая женщина с девочкой, которую она крепко держала за руку.
И снова оглядевшись по сторонам, женщина, как бы оправдываясь перед всеми, начала объяснять, при этом кивая на «дедка», напоминающего дореволюционного интеллигента, весь охвативший её ужас:
- Ну, ладно, всякое бывает, ну где только не увидишь, что два-три человека выпивают где-нибудь в углу, а тут все и да же такой…
И тут она уже сама, давясь от смеха, кивнула на «дедка», всем своим видом напоминающего известного натуралиста Мичурина, продолжила:
- И он… из горла… да тут не только вниз сломя голову по лестнице нужно бежать, а в пору сразу в реку бросаться!
После этих слов вся верхняя палуба чуть не полегла от смеха на пол, и могло показаться, что даже сам дебаркадер, не выдержал и от смеха закачался, как от поднимающих метровые волны, проходящих мимо, больших судов.
Женщина с дочкой устроилась на диване, рядом с «дедком», почти напротив меня, и кто-то, всё ещё, еле сдерживая смех, предложил ей пустую бутылку от портвейна:
- Ну, что, так давайте с нами за компанию, – до утра, ох как ещё далеко…
Все потихоньку уже начали устраиваться на ночлег, как неожиданно на верхнюю палубу поднялись два милиционера.
Окинув всех блуждающим взглядом, они сразу направились ко мне и потребовали предъявить документы.
- Наверно я сильно пьян или похож на агента иностранной разведки? – поинтересовался я, протягивая им свой паспорт.
Милиционер, молча, пролистал паспорт, и, уточнив, откуда я, протянул мне его обратно.
- Аналогичный случай был с Владимиром Маяковским, когда, возвращаясь из Америки в Россию, он оказался в одном из южных городов, – сказал я, обращаясь к «дедку», но так, как будто всё это рассказывается всем.
И, не обращая внимания, на ещё стоящих рядом милиционеров, я продолжил:
В ЧеКа, кто-то донёс, что ожидается появление в городе английского резидента. Так, что появление на улице известного поэта в ботинках на толстых подошвах с большим жёлтым чемоданом, обклеенного заморскими наклейками, не могло остаться незамеченным, и его сразу же арестовали. Когда местные товарищи его вызволили из тюрьмы, и Маяковский понял, что был арестован только за жёлтый чемодан, то он сразу же его выкинул, понимая, что с ним до Москвы, его ещё не раз задержат и может случиться, что даже теми, кто никогда не интересовался пролетарской поэзией.
Все дружно засмеялись, в том числе и милиционеры, а я на всякий случай снял финскую куртку и убрал её в спортивную сумку советского производства. Засыпая, я повторил про себя первый закон путешественника – «никогда ни чем не выделяйся, и к тебе никто, никогда, не пристанет!»
Часть 2. «Вагон №9»
Киренск – город Усть-Кут – Москва
Хотя водомётный теплоход «Заря» говорят, рассчитан только на перевозку, вместе со стоячими пассажирами, 86-ти человек, его не зря называют речным трамваем или чаще автобусом и поэтому народу в него набилось в Киренске, сколько смогло влезть.
Когда до порта «Осетрово» в Усть-Куте оставалось километров двадцать, я стал пробираться поближе к выходу, чтобы одним из первых оказаться на берегу.
Речной вокзал «Осетрово» расположен практически напротив железнодорожного вокзала и зная, что немало пассажиров «Зари» так же, как я намереваются попасть на поезд «Лена-Москва», хорошо понимал, что желательно оказаться около билетной кассы одним из первых.
Поэтому, не успела «Заря» коснуться причала, как я уже оказался на берегу, и если бы, не пришлось задержаться у светофора на оживлённой центральной улице города, то расстояние до железнодорожного вокзала, мной было бы преодолено, минут за пять.
Но всё равно около кассы я оказался первым из всех пассажиров с теплохода «Заря», которые тоже особенно не мешкали, быстро выстраиваясь, друг за другом, в очередь. Передо мной в кассу было всего несколько человек, и я быстро оказался, в прямом смысле, счастливым обладателем последнего билета.
Когда очередь осознала, что билетов больше нет, она недовольно загудела, как разворошенный пчелиный улей. Мне оставалось только посочувствовать знакомым по киренскому дебаркадеру товарищам, и до отхода поезда постараться успеть купить в городе, хотя бы что-нибудь из продуктов в дорогу.
Ехать до Москвы около семи суток, поэтому брать что-то из скоропортящихся продуктов не имело смысла, правда, в то время и в магазинах давно не пахло колбасой. Но сахар, чай и печенье, я всё-таки купил и, обогнув вокзал, вышел на перрон, к которому уже был подан поезд «Лена-Москва».
Получилось так, что я шёл вдоль состава с его конца, проталкиваясь среди, идущих к своим вагонам, озабоченных пассажиров. Проводники у каждого вагона проверяли билеты, и пассажиры, проталкивая впереди себя чемоданы, сумки и узлы, не спеша, проходили внутрь вагонов.
Увидев на вагоне №9 и стоящего не на перроне, а в тамбуре проводника, я поинтересовался, действительно ли это вагон №9, так как около него не было ни одного пассажира и было маловероятно, что они уже все смогли занять свои места.
Я поднялся в тамбур, показал проводнику билет, на котором к моему удивлению оказалось первое место, и прошёл в вагон. Перспектива сидеть все семь суток у входной двери подействовала на меня удручающе. Посидев в первом плацкартном отсеке, уныло, глядя в окно, минут пять, я решил поговорить с проводником, о своих перспективах поменять место в вагоне. Хотелось всё-таки, оказаться подальше от входной двери, в том случае, если кто-то из пассажиров сойдёт в Братске или Красноярске.
До отхода поезда оставалось ещё минут пятнадцать, но в мой вагон ещё не поднялся, ни один пассажир. Я не заметил, чтобы проводник скучал без дела и когда обратился к нему со своей просьбой, он только поинтересовался, действительно ли я москвич. Оказалось, что он тоже из Москвы и живёт в Сокольниках. Узнав об этом, я рассказал ему, что раньше жил на Соколе и как часто мне в метро приходилось объяснять приезжим, что Сокольники – это на другом конце Москвы, а это станция Сокол.
- А, зачем тебе ждать Братска, – сказал мне проводник, – иди и занимай место, какое сам захочешь.
Разумеется, я не стал расспрашивать, чем вызвана подобная щедрость, так как уже отвык чему-либо удивляться.
В 1976 году, когда я имел неосторожность взять с собой в путешествие товарища по учёбе в техникуме, нам были проданы билеты до Иркутска на рейс, ни как обычно из Домодедова, а из Шереметьева. В Шереметьево выяснилось, что наш рейс к тому же из международного аэропорта, до которого нужно ещё было ехать на автобусе. В аэропорту у стойки для регистрации пассажиров нас было всего трое взрослых пассажиров – я с Володей Ерошичевым и женщина с ребёнком на руках. Выглядело это очень странно, особенно, когда служащая аэропорта только нас троих повела к трапу самолёта.
Когда мы оказались в салоне самолёта, то у встретившего нас пилота, мы первым делом спросили, какие нам занять места, так как на билете они не были указаны. Ответ был аналогичный, как и у проводника в моём вагоне – «занимайте, какие хотите, сейчас будем «демократов» загонять».
От стюардессы мы узнали, что это рейс Москва–Улан-Батор, а так как «загрузка» самолёта «демократами», то есть рабочими из «стран народной демократии» Чехословакии, Венгрии и Румынии почему-то задерживалась, то она попросила нас немного потерпеть, зато потом на обед будет всё, что мы пожелаем.
- Что и шампанское с чёрной икрой? – поинтересовался я.
- Шампанского не обещаю, это для салона «люкс», а чёрная икра и вино будет точно, – без иронии в голосе пообещала стюардесса, что мы, конечно, восприняли, как шутку.
После того как салон заполнился разноплемённой толпой и на крайнем кресле в нашем ряду занял румын, который непременно захотел с нами познакомиться поближе, мы, перемешивая русско-английские слова, красноречивыми жестами, узнали, кто он и зачем летит в третий раз Монголию.
Биография румына была проиллюстрирована толстой пачкой фотографий, где были увековечены самые интересные периоды его жизни – всевозможные торжества, свадьбы и семейный отдых. Судя по фотографиям, если сравнивать её по уровню, даже до нашей советской жизни, румынам было ещё очень далеко.
Тем не менее, в этот раз, наш румын надеялся, что наконец-то удастся заработать на дизельной станции в какой-то монгольской пустыне, столько, что ему, с уже накопленными деньгами, хватит на покупку советской «Волги».
Он никак не мог поверить, что мы летим в Сибирь не для того, как он в Монголию заработать, а просто путешествовать.
Во время нашего разговора с румыном, мимо нас в салон «люкс» прошла стюардесса с двумя бутылками шампанского, и поэтому, когда она возвращалась обратно, я у неё поинтересовался, когда же шампанского удостоимся и мы.
- Шампанское только для монгольского дипломата, – ответила мне стюардесса, – а вам положено только вино.
- Надеюсь, хотя бы с чёрной икрой, – решил подшутить над ней я.
- Конечно, – сказала стюардесса, – и вскоре подала мне поднос, на котором, кроме традиционной аэрофлотовской курицы с рисом, было и вино, и чёрная икра.
Володя с румыном удивились не меньше меня, особенно румын, который никогда ещё не ел чёрной икры. Икры, было, скажу, не так много, и я решил, пусть уж её съест румын, и переложил свою икру ему на поднос. То же самое сделал и Володя Ерошичев, к удивлению стюардессы, за здоровье которой, мы и решили выпить.
Самое интересное было в Иркутском аэропорту, после посадки, когда нас погнали в терминал для иностранцев, и я устал объяснять служащей аэропорта, что нам троим туда не надо. Она явно не понимала русского языка или так была закомплексована инструкциями, что просто перестала соображать, что на этом международном рейсе могли быть просто советские пассажиры, летевшие до Иркутска.
Наконец я не выдержал и перёшел на мат:
- Ё… твою мать, ты, что совсем ох…ла, – нам не х..я там делать, – и я показал пальцем в сторону, куда шли пассажиры с обычных рейсов, с приземлившихся вслед за нами самолётов.
- Так бы сразу и сказали, – ни капельки не смущаясь, ответила служащая аэропорта, – теперь понятно, что вы наши, и вам надо пройти туда…
Устроившись на новом месте, и поглядывая из окна вагона на перрон, я стал думать, а кого могут «загонять» в вагон в Усть-Куте, перед самым отходом поезда, и кроме переброски уголовников, с одной коммунистической стройки на другую, ничего другого в голову не приходило.
И вот, когда до отхода поезда оставалось несколько минут, вагон заполнился шумом и мимо меня, прижав вертикально палец к губам, и сказав «тсы-с», прошмыгнула одна из знакомых физиономий по дебаркадеру, затем другая и мне показалось, что пассажиры «Зари», просто взяли этот вагон на абордаж.
В Братске, когда я вышел в тамбур, мимо меня прошёл контролёр и я, думая, что сейчас будут проверять билеты, решил идти за ним следом на своё место. Когда я проходил мимо купе проводника, то услышал, как контролёр спросил проводника, – «сколько человек у него едут без билетов», – на что сразу последовал, удивившей своей наивностью, простой ответ:
- Да откуда я знаю, ведь я один, разве за всеми углядишь…
Что сказал на это контролёр, я не слышал, но только он, после этого услышанного мной разговора, в нашем вагоне не появился. Когда же через полчаса я снова пошёл в тамбур, то сквозь приоткрытую дверь купе проводника, увидел этого контролёра, мирно беседующим с проводником, который, заканчивая рассказывать анекдот, судя по координации движений, разливал явно не первую бутылку водки, в стоящие перед ними стаканы.
Тут только до меня дошло, что во всём вагоне, только у меня одного и есть билет. А если бы я, во время посадки на поезд, пошёл к своему вагону с головы состава, то конечно бы попал бы в совсем другой вагон, хотя и с таким же номером, а в этом, вообще бы, все ехали без билетов.
Пассажиры выходили из нашего вагона, доезжая до своих станций, а их места сразу же занимали новые. Никто в вагоне не дебоширил, не пьянствовал, все вели себя на удивление культурно и проходящие мимо нас в вагон-ресторан пассажиры удивлялись, какая у нас чистота. Сам проводник не опускался до уборки вагона, а, только периодически замечая, где намусорено, говорил, где взять веник и совок, и следил, чтобы сами пассажиры производили уборку, предупреждая, что только в «грязных» вагонах контролёры проверяют билеты.
А так как билетов ни у кого не было, то и чистота в каждой плацкартной ячейке вагона обеспечивалась без повторного напоминания.
Почти на каждой главной станции какой-нибудь зоны, в вагон заходил очерёдной контроллер, но дальше купе проводника никто из них так и не прошёл дальше по вагону.
Я понял, что это просто железная дорога устроила для себя маленький праздник, и многие пассажиры даже не предполагали, что только это позволило им не томиться несколько дней в очередях, в надежде купить себе билет, и по-человечески добраться до дома.
Неожиданно эхо этой истории мне довелось услышать сидя дома у телевизора во время выступления бывшего «придворного» юмориста, (который жил одно время в одном доме с президентом Борисом Ельциным и его друзьями) Михаила Задорнова. В его рассказе о поезде с двумя вагонами, имеющими одинаковые номера, была обычная в конце выступления реплика, что «только в такой бестолковой стране, как Россия, такое возможно».
Наверно не предполагал известный юморист, что кто-то, слушая его, идущее одно за другим по кругу и одно и то же по сути, перетолковывание непонятной только ему какой-нибудь стороны повседневной российской жизни, воспринимает и его в этой «бестолковой стране», таким же бестолковым персонажем.
Часть 3. «Баня»
Ярославский вокзал – Малаховка – Родники
С железнодорожного вокзала в Москве я решил поехать не к себе домой, а сначала в Малаховку, где в это время находилась моя жена с сыном. Пересев на электричку, я снова покидал Москву, так и не вкусив всех прелестей городской жизни, которых был лишён на протяжении почти двух месяцев, из которых более двух недель пришлись на одну дорогу, правда, в оба конца. Когда жена узнала, что я почти десять дней был в дороге, то сразу же предложила мне, отправиться с мужем сестры Женей Жуковым в баню, которая находилась в Родниках, и которую очень расхваливал всегда мой тесть.
До бани было не более чем полчаса езды на машине, и уговаривать меня долго не пришлось.
Что ж, если я начал своё возращение домой с бани в Ерёме, то почему бы его и не закончить баней в Родниках.
Припарковавшись рядом с баней, мы с Жуковым вошли внутрь здания бани и сразу уткнулись в очередь из желающих помыться.
- Странно, – сказал Жуков, – в это время здесь всегда было мало народа.
Очередь медленно продвигалась вперёд, но, как ни странно, за нами никто почему-то не занимал место, хотя уже немало людей прошло мимо нас, устраиваясь в очереди где-то впереди.
Это уже начало меня раздражать и когда очередной товарищ, – со словами, что он тут давно стоял впереди всех, – проходил мимо меня, я схватил его за шиворот рубашки и резко оттолкнул спиной назад к входной двери. Видимо я не рассчитал своих сил, и товарищ, хотевший без очереди помыться, неожиданно, для тех, кто стоял в очереди, приземлился на задницу у дверного порога.
- Да, я, тебе…, – приподнимаясь, начал было угрожать мне этот не сознательный товарищ, и, видя, что я надвигаюсь на него, не с явными намерениями помочь подняться, неожиданно закончил фразу словами, – …хотел сказать, что пошутил.
Муж сестры жены сразу от меня отдистанцировался, давая понять, что меня он видит впервые, а очередь явно ждала, чем закончится этот инцидент, так что от комментария все как-то воздержались.
Тут вошёл ещё один товарищ, и, глядя на сидящего на полу человека и молчаливо смотрящую на него очередь, сразу спросил, – кто последний?
- Я последний, – ответил ему я, возвращаясь на своё место. Несознательный товарищ, поднялся с пола и сразу же сказал только что вошедшему в баню человеку, вставшего за моей спиной, что он будет за ним.
В очереди кто-то хихикнул, – но, не встретив одобрения, сразу принял серьёзное выражение лица.
Минут через десять я уже с шайкой устроился на освободившемся месте, и только приступил к водным процедурам, как ко мне подошёл Женя Жуков и сказал:
- Сейчас, когда я набирал воду, слышал, как мужики обсуждали твоё телосложение.
- Кожа и кости и, откуда, только у него, столько силы, берётся. Не дай бог на улице на такого нарвёшься …
Последние слова, связанные с улицей, из того, что мне рассказал Жуков, я слышал за своей спиной, но не знал, что они относятся ко мне. Начала фразы я не расслышал, но заканчивалась она словами «…на улице к такому прие…ться».
Нечто подобное со мной произошло и в Ерёме. Я уже собрался идти в баню, как в дом Кости Юрьева зашёл соседский мальчишка и сказал мне, что какой-то мужчина из Преображенки хочет со мной поговорить.
- А где он сам? – поинтересовался я.
- На реке, у своей лодки, – ответил мальчик.
Пришлось идти к реке по достаточно крутому спуску, где и в метрах трёх от берега, сидел на носу моторной лодки, сын одного из моих знакомых охотников. Судя по тому, как этот мужчина упирался ногами в охотничьих сапогах в дно песочной отмели, было понятно, что он изрядно пьян.
Поздоровавшись с ним, я поинтересовался, что ему от меня нужно. Заплетающимся языком, да ещё с отвратительной дикцией, мужчина стал меня расспрашивать, «не видел ли я его отца, проплывая мимо зимовья у Большой Чайки».
Я ответил, – что нет, – и хотел уже закончить с ним разговор, но мужчина стал настаивать, чтобы я подошёл к нему, так как ему есть, что мне сказать.
Я был в туристических ботинках и идти к его лодке по воде, просто не испытывал ни малейшего желания, как и выслушивать то, что он мне там скажет. И так было понятно, что ничего нового, кроме того, с кем он сегодня пил и какой для этого у него был повод.
Поэтому от приглашения идти к его лодке я отказался, сославшись на то, что я в ботинках и к тому же мне уже натопили баню. Мужчина начал возмущаться, что из-за такой ерунды, я не хочу его уважить, говоря, что тут мелко и если немного обойти лодку стороной, то больше чем по колено не будет. Давая понять, что разговор закончен, я повернулся к нему спиной и стал медленно подниматься по песчаному откосу обратно в деревню.
- Ты, что так и пошёл, – донесся вслед мне его голос, – смотри, как бы потом не пожалел!
Понимая, что разговаривать с пьяным, только людей смешить, я всё-таки не удержался и, повернув к нему голову, ответил:
- Да, я уже сейчас пожалел, что спустился к реке.
Поднимаясь дальше, я уже не слушал, что кричал сын знакомого мне охотника и думал, как бы сдуру, он не выстрелил мне в спину из карабина и не пожалел бы потом хозяин дома, что натоплена баня зря…
Когда мы возвращались из Родников обратно в Малаховку, я попросил Женю Жукова ничего не рассказывать там, что приключалось со мной в бане, но, не смотря на обещание, он как-то проговорился, и моя жена, как обычно, не нашла «нужных» слов, чтобы «по достоинству» оценить этот «героический» поступок.
